Картер снял мундир и закатал рукава. Он тяжело опустился в кресло, в его зубах была новая сигара, только что зажженная. Но он не затягивался.

– В мозгу? – спросил он.

Усы Рейда казались чем-то вымазанными на концах. Он потер глаза.

– Практически у тромба. Они остановились.

Картер посмотрел на отметчик времени, который показывал 9.

Он чувствовал себя совершенно изнуренным, словно из него выпили все соки, весь адреналин, все напряжение, всю жизнь.

– Думаете, они успеют?

Рейд покачал головой.

– Нет, не думаю.

Через 9 минут, может быть, через 10, и люди, и корабль должны будут стоять перед нами в натуральную величину, разорвав при этом тело Бенеша, если не сумеют вовремя выбраться из него.

Картер подумал о том, что сделают с ОМСС газеты, если эта миссия провалится.

Он слышал речи, которые будут произнесены политическими деятелями страны, а так же другой стороны. Насколько будет ограничена деятельность ОМСС? И сколько понадобится месяцев – или лет – чтобы им снова обрести себя?

Он начал в уме составлять письмо об отставке.

– Мы вошли непосредственно в мозг, – объявил Оуэнс со сдерживаемым волнением.

Он снова включил освещение корабля, и все стали смотреть вперед и изумлением, которое на какое-то время вытеснило из их сознания все остальное, даже мысль о кульминационной точке миссии.

– Как изумительно, – пробормотал Дьювал. – Вершина творения.

Грант на мгновение почувствовал то же самое. Действительно, человеческий мозг представляет собой наиболее сложный объект во вселенной, упакованный в минимально возможный объем.

Вокруг них стояла тишина. Клетки, которые они могли рассмотреть, были неровными, неодинаковыми, с выступавшими здесь и там древовидными волокнами, похожими на куст ежевики.

Пока они плыли через промежуточную жидкость вдоль проходов между клетками, они могли видеть переплетавшиеся над головой ветви волокон, а в какой-о момент они прошли под чем-то, похожими на искривленные сучки деревьев древнего леса.

– Посмотрите – они не касаются друг друга, – сказал Дьювал. – Можно ясно различить синапсы. Всегда есть зазор, который может быть преодолен химическим путем.

– Они кажутся наполненными светом, – заметила Кора.

– Просто иллюзия, – ответил Мичелз с ноткой раздражения в голосе. – Выкидывает фокусы отраженный миниатюризированный свет. Он не дает реальной картины.

– Откуда вы знаете? – тут же возразил Дьювал. – Это важная область для изучения. Отражение миниатюризированного света обязательно тонко реагирует в соответствии с содержимым молекул клетки. Могу предсказать, что этот вид отражения станет более могучим средством для изучения микроструктуры клеток, чем любое из ныне существующих. И, может быть, исследовательская техника, которая родится в результате нашей миссии, будет намного более важным делом, чем судьба Бенеша.

– Вы собираетесь таким образом оправдаться, доктор? – спросил Мичелз.

Дьювал покраснел.

– Извольте объяснится!

– Не сейчас! – повелительно произнес Грант. – Больше ни одного слова, джентльмены.

Дьювал сделал глубокий вдох и отвернулся к окну.

– Но тем не менее, вы видите свет? Посмотрите наверх. Понаблюдайте за ветвями, когда они приблизятся.

– Я его вижу, – сказал Грант.

Это не было обычное мерцающее отражение, которое они видели в других местах тела, вспыхивающее то здесь, то там и выглядевшее, как густое облако огненных мушек. Вместо этого здесь искра света пробегала вдоль ветви, и новая вспыхивала еще до того, как прежняя доходила до конца.

– Знаете на что это похоже? – сказал Оуэнс. – Кто-нибудь видел старинные рекламы, которые писались с помощью электрических лампочек? С бегущими светлыми и темными пятнами?

– Да, – сказала Кора. – Это очень похоже. Но почему?

– Когда раздражается нервное волокно, по нему проносится волна деполяризации, – пояснил Дьювал. – Изменяется концентрация ионов, ионы натрия проникают в клетки. Это изменяет величину заряда внутри и снаружи и снижает электрический потенциал. Каким-то образом это воздействует на отражение миниатюризированного света, который в этом случае играет именно ту роль, на которую я указывал, и то, что мы видим, представляет собой деполяризованную волну.

Теперь, когда Кора обратила внимание на это явление – или потому, что они продвинулись еще дальше в мозг – бегущие волны вспышек были видны повсюду. Они взбегали и опускались по волокнам, переплетаясь в невообразимо сложную систему, в которой на первый взгляд не было заметно никакого порядка, но которая тем не менее все же давала ощущение порядка.

– То, что мы видим, – сказал Дьювал, – представляет собой человеческую сущность. Клетки – это мозг с физической точки зрения, но эти бегущие мысли представляют собой мысль, человеческое сознание.

– Разве это сущность? – грубо спросил мичелз. – А я было подумал, что это душа. Где же человеческая душа, Дьювал?

– Вы считаете, что ее не существует, потому что я не могу ткнуть в нее пальцем? – отпарировал Дьювал. – А где же гениальность Бенеша? Ведь мы находимся в мозгу. Покажите мне его гениальность.

– Довольно! – сказал Грант.

– Мы почти на месте! – крикнул Мичелз Оуэнсу. – Сверните в капилляр в обозначенной точке. Только влезьте в него.

– Это внушает благоговейный страх, – задумчиво сказал Дьювал. – Мы не просто в мозгу человека. Здесь, вокруг нас, мозг научного гения, такого, которого я мог бы поставить в один рад с Ньютоном.

Он замолчал на минуту, потом процитировал:…

– Где статуя стоит Ньютона, С призмой и лицом безмолвным.

– Навеки в мрамор воплощенный разум…

Грант вклинился почтительным шепотом:…

Неведомое море мысли бороздящий.

Оба на мгновение умолкли, а потом Грант сказал:

– Вы считаете, Вудсворд когда-либо думал об этом или мог подумать, когда говорил о «неведомом море мысли»? Это ведь буквально море мысли, не правда ли? И неведомое к тому же.

– Я никогда не думала, что вы любите поэзию, Грант, – сказала Кора.

Грант кивнул.

– Только мускулы, никакого мозга. Вот кто я.

– Не обижайтесь.

– Когда вы кончите бормотать стихи, джентльмены, – сказал Мичелз, – посмотрите вперед.

Он указал пальцем. Они снова были в потоке крови, но красные кровяные тельца (с голубоватым оттенком) двигались не в каком-то определенном направлении, а лишь слегка дергались под воздействием Броуновского движения. Прямо впереди была какая-то тень.

Лес ветвей был виден через прозрачные стеки капилляра, по каждой пряди, по каждому прутику бежала своя искра; но теперь медленнее.

После какого-то момента искры исчезли совсем.

«Протерус» остановился. Секунду или две было тихо, потом Оуэнс негромко сказал:

– Я полагаю, мы у цели?

Дьювал кивнул.

– Да. Тромб.

17. Тромб

– Обратите внимание, как нервные процессы заканчиваются у тромба, – сказал Дьювал. – это видимое доказательство повреждения нерва, возможно, необратимого. Я не могу поручиться, что мы сможем помочь Бенешу, даже если удалим тромб.

– Хорошая мысль, доктор, – насмешливо заметил Мичелз. – Это оправдывает вас, не так ли?

– Заткнитесь, Мичелз, – сказал Грант холодно.

– Надевайте плавательный костюм, мисс Петерсон, – сказал Дьювал. – это нужно сделать немедленно. Выверните костюм наизнанку. Антитела уже сделались чувствительными к его наружной поверхности, а они могут тут появиться.

Мичелз криво улыбнулся.

– Не беспокойтесь. Слишком поздно.

Он указал на отметчик времени, который как раз поменял показания с семи на 6.

– Вы не сможете провести операцию за такое время, которое позволит нам добраться до того места в яремной вене, откуда нас должны извлечь. Даже если вы успешно удалите тромб, деминиатюризация застанет нас прямо здесь, и это убьет Бенеша.